Вечный мир есть мечта, и даже далеко не прекрасная. Война является одним из элементов мирового порядка, установленного богом.
Цитаты из книги «Ультиматум»
Поиски Вечного Мира, наверное, самое упрямое из всех предприятий, на которые замахивался человек. Наваливались бесконечные войны, век от века все кровопролитнее, и уносили с человеческими жизнями последние крупицы веры в человеческий разум. И все-таки в нем постоянно тлела идея-феникс.
Орудие труда влекло за собой неизбежный искус: заодно обладать и оружием.
Никто не может с уверенностью сказать, когда именно война вошла у людей в обыкновение.
Сначала мы создаем врага. Образ появляется раньше оружия. Прежде мы убиваем других в помыслах, а потом уже изобретаем орудие убийства — боевой топор или баллистические ракеты. Пропаганда предшествует технологии.
Говорят о философии, что она служанка богословия… Но из этого еще не ясно, идет ли она с факелом впереди своей милостивой госпожи, или поддерживает позади нее ее шлейф.
Фантастика, как и другая литература и искусство, остается производным той социальной среды, в которой она взращена. И которую, естественно, как-то отражает.
Актуальная сиюминутность властно завладела нашим вниманием, и вот уже раздаются голоса, что хватит, нет времени на романы, эссе, трактаты — подождут.
«Никогда не говори «никогда» — гласит пословица. Успокаивающая многих мысль, восходящая к ветхозаветному пророку: что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Покружит ветер — и вернется на круги своя. Суета сует, одним словом. Стоит ли переживать…
Неправдоподобная краткость жизни удручала, а темп изменений пугал.
Безлюдно,
но пахнет людьми…
На дне впадины,
окруженной внезапно возникшей
горной грядой, —
Хиросима…
О, как выросли горы,
Когда Хиросима стала равниной!
Несправедливости, насилия, наглость и дух отмщения пропитали старую почву Европы… Европа представляет собой кипящий котел международной ненависти, причем могущественные люди, имеющие в своем распоряжении запасы топлива, раздувают огонь.
Три четверти минуты, в течение которых экипаж полковника Тиббетса уносил ноги от места еще не состоявшегося преступления, глаза японцев, издавна воспитанных в преклонении перед искусством Видеть, могли восторгаться спускавшимся на город белым цветком. Три четверти минуты — а потом… Мы хорошо знаем, что было потом.
Для мирового империализма война оказалась удачной пробой сил сразу по нескольким направлениям. Она раздразнила желания куда более острые, чем перераспределение колоний, политическое доминирование в Европе и отторжение спорных территорий. В минувшей войне империализм заявил о себе как о влиятельной, если не главной силе буржуазного мира.
Парашют
в то утро,
которое мы, хиросимцы,
не сможем забыть вовеки,
плавно покачивался
под легкими облаками…
Это, вероятно, лучшее произведение из всего написанного Уэлсом в ранний период. По крайней мере, только «Войну Миров» он рискнул послать Льву Толстому, когда тот изъявил желание познакомиться с творчеством молодого английского писателя.
Если будут побеждать русские, Америке следует прийти на помощь Германии, если чаша весов начнет перевешивать в пользу Гитлера, будем помогать русским — пусть они поубивают друг друга как можно больше.
Я употребил слово «ответственность», а не «вина», — ибо кто может осмелиться судить людей, которые, неся бремя войны, честно отдавали свои силы и знания. В качестве оправдания этого решения обычно выдвигается тот довод, что оно ускорило окончание войны и спасло жизнь сотням тысяч солдат, не только американских, но и японских. Мы избегаем упоминать сотни тысяч японских мирных граждан — мужчин, женщин и детей, которые принесены в жертву.
Отдельные скептики рано почувствовали, как далеко может завести не сдерживаемое любопытство ученых — в мире, которым управляют отнюдь не они.
Сознание наше — штука хитрая, возможности самоуговора поистине неисчерпаемы.