… Страдание — самое чуткое из всего, что есть на свете. Что бы ни тронулось в целом мире мысли или движения — на всё Страдание откликается созвучной и тягостной, хотя и тончайшей, вибрацией. По сравнению с этой дрожью трепетный листок расплющенного золота, фиксирующий направление сил, невидимых глазу, колеблется слишком грубо. Это рана, которая кровоточит от прикосновения любой руки, кроме руки Любви, но и касанье Любви тоже заставляет её обливаться кровью, только не от боли.
Цитаты из книги «De Profundis»
В отношениях с тобой надо было либо уступить тебе, либо отступиться от тебя.
Любовь может прочесть письмена и на самой далекой звезде…
Мне грустно даже подумать, что когда-нибудь ненависть, горечь и презрение займут в моем сердце место, принадлежавшее некогда любви.
Твой недостаток был не в том, что ты слишком мало знал о жизни, а в том, что ты знал чересчур много.
Сам ты разгуливаешь на свободе среди цветов. У меня же отняли весь прекрасный мир, изменчивый и многоцветный.
Человек часто бывает не самим собой, а кем-то другим. Мысли большинства людей — это чьи-то чужие мнения, их жизнь — подражание, их страсти — заёмные страсти. Христос был не только величайшим, но и самым первым Индивидуалистом в Истории. Люди пытались представить Его заурядным филантропом, уподобляя Его отталкивающим филантропам девятнадцатого века, или называли Его Альтруистом, причисляя к людям непросвещенным и сентиментальным. Но Он не был ни тем, ни другим. Конечно, Он жалел бедняков и тех, кто брошен в темницы, униженных, несчастных — но ещё большую жалость вызывали у Него богатые, те, кто упорно гонится за наслажденьями, те, кто теряет свободу, отдаваясь в рабство вещам, те, кто носит тонкие одежды и живёт в королевских покоях. Богатство и Наслаждение казались Ему гораздо более глубокой трагедией, чем Бедность и Страданье.
Да, я знаю, это суровое письмо. Я тебя не пощадил. И ты по праву можешь утверждать, что я сначала признал несправедливостью по отношению к тебе всякую попытку взвесить тебя на одних весах с самой ничтожной из моих потерь, а потом всё-таки проделал это, разобрав твой и характер по косточкам. Это правда. Только помни, что ты сам бросил себя на чашу весов.
Если попытаться уравновесить твою чашу с одним малым мгновением моего заточения, она взлетит вверх, как пёрышко. Тщеславие вынудило тебя избрать свою чашу, и Тщеславие заставляет тебя цепляться за неё.
Ты ворвался в жизнь, которая была для тебя слишком велика.
Сам по себе ты не заслуживаешь осуждения. И только твоё отношение ко мне заслуживает осуждения. Твоя безрассудная расточительность — не приступление. Юность всегда расточительна.
Никто не может переложить свою ответственность на других. Рано или поздно ответственность возвращается к тому, кто обязан ее нести.
Семейная жизнь не должна уподобляться ни флагу, которым размахивают на улицах, ни рогу, в который хрипло трубят на крышах. (Семейная жизнь — это не красный флаг, которым размахивают на улицах, и не труба, в которую громко трубят на ярмарке.)
Если кто-то любит нас, мы должны сознавать себя совершенно недостойными этой любви. Никто недостоин того, чтобы его любили. И то, что Бог любит человека, означает, что в божественном строе идеального мира предначертано, что вечная любовь будет отдана тому, кто вовеки не будет её достоин. А если тебе показалось, что эту мысль слишком горько выслушивать, скажем, что каждый достоин любви, кроме того, кто считает себя достойным её. Любовь — это причастие, которое надо принимать коленопреклонно, и слова «Domine, non sum dignus» должны быть на устах и в сердцах принимающих его.
Смирение — самая странная вещь на свете. От него нельзя избавиться, и из чужих рук его не получишь. Чтобы его приобрести, нужно потерять всё до последнего. Только когда ты лишен всего на свете, ты чувствуешь, что оно сделалось твоим достоянием.
Мы называем свой век утилитарным, а между тем мы не умеем пользоваться ни единой вещью на свете. Мы позабыли, что Воде дано омывать, Огню — очищать, а Земле — быть матерью. Поэтому Искусство наше принадлежит Луне и играет с тенями, тогда как греческое Искусство, принадлежащее Солнцу, имело дело с реальными предметами. Я уверен, что силы стихий несут очищение, и мне хочется вернуться к ним и жить среди них. Конечно, такому современному человеку, как я, всегда радостно хотя бы просто глядеть на мир. Я трепещу от радости, когда думаю, что в самый день моего выхода из тюрьмы в садах будут цвести и ракитник, и сирень и я увижу, как ветер ворвется в струящееся золото ракитника — и весь мир вокруг меня станет арабской сказкой.
… чувство долга — самое чёрствое из чувств, связывающих двух людей.
Стоит тебе найти для себя хоть одно ложное оправдание, как ты сразу же найдешь ещё сотню, и останешься в точности таким же, как и прежде.
Нельзя вечно согревать на груди змею, которая тебя гложет; нельзя вставать еженощно и засевать терниями сад своей души.
Любовь питается воображением и поэтому делает нас мудрее, чем мы сами подозреваем, лучше, чем нам самим кажется, благороднее, чем мы есть на самом деле. Она помогает постигнуть жизнь во всей её полноте; она, и только она позволяет нам понять других людей и их отношения как в житейской, так и в духовной сферах. Только та, что прекрасно может питать Любовь, тогда как Ненависть может всё что угодно.
В любое время моей жизни ничто не имело ни малейшего значения по сравнению с Искусством.
Величие души не передается при контакте, как инфекция. Возвышенные мысли и высокие чувства осуждены на одиночество по самой своей природе.
Мы — паяцы страданья. Мы — клоуны с разбитыми сердцами. Мы для того и созданы, чтобы над нами потешались.