Гонококкам всё равно, какая власть на дворе.
Цитаты из книги «Венерин Волос»
Если любовь была, ее ничто не может сделать небывшей. И умереть совершенно невозможно, если любишь.
Вот так всю жизнь в постоянном страхе и живём — сначала боишься забеременеть, потом рожать, потом до гроба страх за дитя.
У мамы теперь на ночном столике все время лежит Аввакум. Она то и дело повторяет: «Время приспе страдания. Подобает вам неослабно страдати». Сегодня она сказала, что когда-то эти слова прочитала, и они запомнились, но не поняла. «А теперь всё стало так просто: наказание дается не за грехи вовсе, а за счастье. Все имеет свою цену: за счастье — горе, за любовь — роды, за рождение — смерть».
Бешеная собака укусила мотороллер, и теперь в городе эпидемия, болезнь перекинулась и на машины, и на автобусы, носятся как ошалелые.
Разумеется, толмача весьма огорчило, что вам не хочется ходить в школу. Но, посудите сами, кому хочется? Зато потом, когда-нибудь, будет что вспомнить.
И не захочется вспоминать, да вспомнится. Уж поверьте. С прошлым всегда так.
… несчастья не потому случаются, что трескаются зеркала, а это зеркала трескаются потому, что должны случиться несчастья.
По одной капле воды человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видел ни того ни другого и никогда о них не слыхал.
Воспоминания — как островки в океане пустоты.
Всеобщая смерть — это утешительная справедливость. Страшно умереть, потому что обидно отстать — другие пойдут дальше и увидят то, что для тебя навсегда останется скрытым за поворотом.
— Погоди, но ведь мы говорили совсем о другом. О чем?
— Мы говорим всё это время о любви. Мы об этом с тобой никогда не говорили. Будто избегали этого слова. Наверное, казалось несоразмерным: разве можно собрать всё, что чувствуешь, в какое-то узкое слово, как в воронку?
Мы есть то, что мы говорим.
Сказал: «Так ты исчезнешь, а вот если я тебя запишу — ты останешься». А ты засмеялась: «Куда же я могу исчезнуть? А вот ты свою записную книжку забудешь в метро — и всё! Как ты не понимаешь: и один мой волос, который останется на подушке, когда я утром уйду, реальнее всех твоих слов, вместе взятых.
Никому в голову не приходит давать названия небу, хотя и там, как в океанах, есть свои проливы и моря, впадины и отмели.
Прошлого нет, но, если его рассказывать, слова можно растянуть в целые дни, а можно, наоборот, целые годы упихнуть в несколько букв.
Нет ничего временного — вот напишешь что-то случайно в детстве вилами на воде, подгребая упавший в пруд мяч, а окажется, что навсегда.
Минуты и годы — всё это неизвестные жизни единицы, обозначающие то, чего нет.
Человек есть хамелеон: живущий с мусульманами — мусульманин, с волками — волк.
И вот лежал тогда на моём старом, продавленном диванчике, скрипевшем от каждого движения, вернее даже, он не скрипел, а орал, мол, эй вы там, немедленно прекратите, вы там любовь крутите, а я вот-вот рухну, все ножки шатаются!
Весь мир — одно целое, сообщающиеся сосуды. Чем сильнее где-то несчастье одних, тем сильнее и острее должны быть счастливы другие. И любить сильнее. Чтобы уравновесить этот мир, чтобы он не перевернулся как лодка.