Когда-нибудь я стану говорить и делать все, что мне вздумается, и плевать я хотела, если это кому-то придется не по нраву.
Цитаты из книги «Унесённые ветром»
В унылых сумерках угасавшего зимнего дня Скарлетт подошла к концу того длинного пути, на который ступила в ночь падения Атланты. Тогда она была избалованной, эгоистичной, неопытной девушкой, юной, пылкой, исполненной изумления перед жизнью. Сейчас, в конце того пути, от этой девушки не осталось ничего. Голод и тяжкий труд, страх и постоянное напряжение всех сил, ужасы войны и ужасы Реконструкции отняли у нее теплоту души, и юность, и мягкость. Душа ее затвердела и словно покрылась корой, которая постепенно, из месяца в месяц, слой за слоем все утолщалась.
Она была красива и сознавала это.
Самые красивые руки, которые я когда-либо видел, — сказал он и легонько по очереди поцеловал обе ладони. — Они красивые, потому что сильные, и каждая мозоль на них — это медаль, Скарлетт, каждая ссадина — награда за мужество и бескорыстие. И загрубели они потому, что трудились за нас всех — и за вашего отца, и за девочек, и за Мелани, и за малыша, и за негров, и за меня.
Вы не выносите ни смеха, ни жалости.
Он унизил ее, причинил ей боль, делал с ней что хотел на протяжении всей этой дикой, безумной ночи, и она лишь упивалась этим.
Они сожгли тебя, – думала она, – и ты лежала в развалинах. Но стереть тебя с лица земли они не смогли. Нет, не смогли. И ты вновь поднимешься, такая же широкая и нарядная, как была когда-то!
Она не такая сильная, как вы. Она вообще никогда не отличалась особой силой. Одно только и было у нее – это сердце.
Вы бессердечное существо, Скарлетт, но, возможно, именно в этом ваше обаяние.
Скарлетт не выносила разговоров, главной темой которых не являлась она сама.
Она подобрала юбки и побежала. Но она бежала не от страха. Она бежала, потому что в конце улицы ее ждали объятия Ретта.
Никогда не мешай карты с виски, если ты не всосал ирландский самогон с материнским молоком.
Вы не растоптаны. И никогда не будете растоптаны.
Она надеялась, что с окончанием войны жизнь постепенно войдет в прежнюю колею. Она надеялась, что с возвращением Эшли жизнь вновь обретет какой-то смысл. Сейчас от обеих этих надежд ничего не осталось. Появление Джонаса Уилкерсона на подъездной аллее Тары заставило Скарлетт понять, что для нее, как и для всего Юга, война никогда не кончится. Самые ожесточенные бои, самые жестокие схватки еще впереди. А Эшли — навеки узник тех слов, что прочнее прутьев любой темницы.
В комнате было так тихо, что ей захотелось кричать, сделать что-то, чтобы нарушить эту тишину: ей казалось, ещё мгновение, и она сойдёт с ума.
Но её твёрдость была иной, чем у них, а в чём разница, она пока сказать не могла. Возможно, в том, что не было такого поступка, который она не могла совершить, тогда как у этих людей очень много было такого, чего они ни при каких условиях совершить не могли бы. Возможно, дело в том, что они уже утратили всякую надежду, но продолжали улыбаться жизни искользили по ней, склонив голову в грациозном поклоне. А Скарлетт так не могла.
Она не могла повернуться к жизни спиной. Она должна жить, а жизнь оказалась такой враждебной, что нечего и пытаться сгладить всё улыбкой. Скарлетт не замечала в своих друзьях ни их мягкости, ни мужества, ни не сгибаемой гордости. Она видела только глупое чванство, которое позволяло им наблюдать явления жизни и с улыбкой отворачиваться, чтобы не смотреть правде в лицо.
Выглядели они как прежде, но были другими. Что же произошло? Лишь то, что они стали старше на пять лет? Нет, тут было что-то другое — не просто следы времени. Что-то ушло из них, что-то ушло из их мира. Пять лет ощущение незыблемости окружающего мира жило в них столь прочно было столь неизменно, что они даже не осознавали этого. И цвели, укрытые им от бурь, как цветы в оранжерее. Теперь же это исчезло, как исчезли и былая радость, и былое ожидание чего-то чудесного, волнующего, и былой блеск их жизни.
Скарлетт знала, что и она изменилась, но не в такой мере, как они, и это озадачивало её. Она сидела и наблюдала за ними и чувствовала себя среди них чужой — совсем чужой и одинокой, словно явилась сюда с другой планеты, говорила не непонятном языке и не понимала их языка.
Прелесть моя, да он даже и не знает, что у вас есть ум. Если бы его привлекал в вас ум, не нужно было бы ему так защищаться от вас, чтобы сохранить эту свою любовь во всей ее, так сказать «святости»! Он жил бы себе спокойно, потому что мужчина может же восхищаться умом и душой женщины, оставаясь всеми уважаемым джентльменом и сохраняя верность своей жене. А ему, видимо, трудно примирить честь Уилксов с жаждой обладать вами, которая его снедает его.
Конечно, я негодяй. А почему бы нет? Мы живем в свободной стране, и каждый имеет право быть негодяем, если ему так нравится.
Вы же маячите перед ним вечным соблазном. Но, как большинство людей его породы, он предпочитает самой большой любви то, что в этих краях именуют честью. И сдается мне, у бедняги теперь не осталось ни любви, ни чести, которые могли бы его согреть!