Запомни, Амирджан, одиночка никогда не устоит. Так уж устроен мир.
Цитаты из книги «Бегущий за ветром»
Наверное, каждый отец тайно желает смерти своему сыну.
Чем больше я старался, тем меньше на меня обращали внимание.
Нельзя сразу плохо думать о людях, не разобравшись.
С Хасаном всегда так. Он такой бесхитростный, что рядом с ним сам себе всегда кажешься лицемером.
Голос крови — страшная сила, бачем, не надо об этом забывать.
– Помни, Амир-ага, никакого чудовища нет. И день такой чудесный.
Его слова поражают меня.
Значит, я для него – как открытая книга? А он для меня? Да я по большей части могу только угадывать, что у него в голове! Это я хожу в школу, это я умею читать и писать, это я из нас двоих считаюсь умный! А вот Хасан не держал букваря в руках, но, оказывается, свободно читает. У меня в душе.
Всё-таки жизнь – не индийский фильм. Зендаги мигозара, жизнь продолжается, любят повторять афганцы. И нет ей дела до героев и героинь, завязок и кульминаций, прелюдий и финалов, жизнь просто неторопливо движется вперёд, словно пропылённый караван кучи.
Назвать Сохраба «спокойным» не поворачивался язык. Ведь это слово подразумевает некую умиротворенность, плавность, безмятежность. Спокойствие — это когда жизнь течет неторопливо, чуть слышно, но уверенно.
А если жизнь застыла и не движется, то какая она?
Оцепенелая?
Безмолвная?
И есть ли она вообще?
Вот таким и был Сохраб. Молчание облегало его словно кокон. Мир не стоил того, чтобы о нем говорить. Мальчик не жил, а существовал, тихо и незаметно.
Ты стал совсем американец. Это хорошо, ведь именно оптимизм сделал Америку великой. А мы, афганцы, меланхолики. Любим погоревать, пожалеть себя. Зендаги мигозара, жизнь продолжается, говорим мы с грустью.
Скупое время всегда старается утаить подробности.
– Иногда я гляжу в окно, как он играет на улице с соседскими детьми. Они командуют им, отнимают игрушки, толкают, пинают. А он никогда не даст сдачи.
– Он просто мягкий человек.
– Я не об этом, Рахим, ты прекрасно знаешь, – рявкнул Баба. – В этом мальчике как будто чего-то нет.
– В нем нет низких побуждений.
Баба ошибался, Бог есть. И всегда был. Я вижу его в глазах людей в этом коридоре скорби и отчаяния. Вот он, дом Господень; здесь, а не меж возносящихся к небу минаретов в белоснежном маджиде обретают Бога те, кто потерял его.
Где те времена, когда я готов был молиться на отца?
Сейчас я готов был вскрыть себе вены и истечь кровью.
Поганой кровью, унаследованной от него.
Услышать — не то что увидеть.
– Ты же не умеешь плавать.
– Это ведь сон, Амир-ага, а во сне ты все умеешь.
Поразительно, при каких обыденных обстоятельствах на человека нисходит прощение. Ни торжественного настроения, ни молитвенного экстаза. Просто клубок боли, копившейся столько лет, вдруг сам собой истаял и исчез в ночи.
Сил не осталось, в душе пустота и безразличие, веры никому нет, как нет и возврата к прежней жизни.
Трусу легко оправдать себя.
В тот же вечер я написал свой первый рассказ. За тридцать минут. Получилась мрачная сказка про бедняка, который нашел волшебную чашку. Если в нее поплакать, каждая слезинка обращалась в жемчужину. Но, несмотря на свою бедность, мой герой был веселый человек и плакал очень редко. Чтобы разбогатеть, ему пришлось искать поводы для грусти. Чем выше росла куча жемчужин, тем большая жадность охватывала счастливчика. Рассказ кончался так: герой сидит на целой горе жемчуга и безутешно рыдает, слезы капают в чашку. В руке у него кухонный нож, а у ног – труп зарезанной жены.