Карен, когда я слышу твой голос – словно кто-то сыплет мне на сердце груду жемчуга. Вот так.
Цитаты из книги «Пока подружка в коме»
Завтра — это не то место, где хочется оказаться, будущее — это не то место, в котором есть смысл побывать.
— Ричард, будущее — не такое уж хорошее место. Не знаю, как это объяснить. Оно — жестокое, что ли? Я сегодня ночью это увидела. Мы все были там. Я видела нас… нет, нас не мучили, не пытали, мы все были живы, и все… все стали старше… средних лет или что-то вроде того, но… «смысл» исчез. А мы этого даже не заметили. Мы сами стали бессмысленными.
Все мы проснулись через одинаковое (примем за x) число лет после юности, какие-то склизкие и загрубевшие. Возможность сделать выбор ещё есть, но она уже не кажется безграничной. Веселье стало ширмой, прикрывающей готовность забиться в истерике. Мы как-то незаметно оказались посреди преждевременной осени жизни — никакого тебе янтарного бабьего лета, никаких красот, а сразу — мороз, зима, бесконечный, всё не тающий снег.
В глубине души я рвался растопить этот снег, я хотел изменить ход вещей в этом мире. Я не хотел стареть раньше времени.
Жизнь студента-медика такова, что следующие десять лет виделись мы с Венди лишь когда она, измученная недосыпанием, всплывала глотнуть воздуха — красные глаза, мятая одежка и озабоченное лицо с сеточкой морщин у глаз. Пообедав с ней как-то раз, мы с Гамильтоном узнали об основных кошмарах медработника: тридцатишестичасовой рабочий день, склочные дежурные сестры и вредоносные бактерии, притаившиеся на каждом шагу.
Пэмми, туалет для мальчиков — не курилка для девочек.
Быть взрослым — это во многом необходимость мириться с противоречивостью, нелогичностью и даже странностью собственных ощущений и мыслей. Юность же — это время, когда живешь ради каких-то воображаемых зрителей.
Совы, совы, шагу некуда ступить — везде совы. Даже над телефоном в прихожей совенок из макраме. Штук тридцать таких плетеных птичек, и можно соорудить себе вязаный комбинезон…
Человек, в жизни которого не было Испытания, прожил ее напрасно.
Предназначение — вот то, что мы пытаемся обрести. Будущее ещё не наступило. Покорность року — это удел лохов.
— Тогда, в семьдесят девятом, я думала, что в будущем мир будет… развиваться, эволюционировать. Мне казалось, что мы будем стремиться сделать мир чище, безопаснее, уютнее. А в результате всего этого люди должны были стать умнее, мудрее и добрее.
— И?..
— Люди не стали другими. Нет, мир изменился, в том смысле, что жизнь стала быстрее, а сам мир интереснее и даже в некотором роде чище. Вот машины, например, — они больше не дымят, как раньше. А люди — всё те же. Они даже… я бы сказала… ну как же это… как назвать противоположность прогрессу?
— В нашем случае — регресс.
— Вот-вот, люди, как ты там сказал, регрессировали.
Выбора-то никакого у нас нет. Раньше всегда была какая-то богема, творческий андеграунд, куда можно было уйти, если выяснялось, что мейнстрим не для тебя. Ну, или там преступный мир, или религия, наконец. А сейчас — ничего, одна система, всё остальное куда-то подевалось. И людям остаётся выбирать между системой и… и смертью, получается. И ничего не поделать, из этого круга не вырвешься.
Большинство людей ничему не учатся на своём пути. А если им и удаётся во что-то въехать, они имеют обыкновение забывать выученное, когда это оказывается выгоднее. Большинство, даже получив второй шанс, благополучно похеривают его. Это — один из основополагающих законов мироздания, и ничего ты тут не поделаешь. Люди, я это сам заметил, умудряются почти ни во что не врубиться и с третьего раза, уже потратив понапрасну огромное количество времени, денег, энергии, большую часть молодости, да и всего остального — сами можете перечислить. И все-таки они чему-то учатся, что в конце концов просто замечательно.
— Вот что я заметил, — изрек он. — В наше время каждый обвиняет всех остальных в наигранности действий. Понимаете, о чем я? Ну, что все какие-то неискренние, ненастоящие. Никто не доверяет даже собственному, для себя созданному образу. У меня ощущение, что люди вокруг ненастоящие. Словно было в них что-то нутряное, ценное, а они взяли и выбросили это ядро прочь, заменив его какой-то красивой пустышкой.
Знаешь, я всю жизнь боролась с одиночеством. Ежедневно. Потом оно зашло с тыла и вкралось в мои сны. Я стала думать, что меня заговорили, сглазили, заколдовали жрецы вуду, приговорив к вечному одиночеству.
… Меня всегда удивляло, почему безмолвие звучит так громко.
В двадцать лет человек уже точно знает, что рок-звездой ему не быть. К двадцати пяти можно догадаться, что стоматологом или умственным работником тебе тоже уже не стать. А в тридцать к тебе начинает подбираться темнота, и ты уже задаешься вопросом, удастся ли тебе хотя бы реализовать себя, не то что уж добиться успеха или благосостояния. В тридцать пять уже становится в основном ясно, чем ты будешь заниматься всю оставшуюся жизнь. Человек смиряется со своей судьбой.
Совпадения — как раз то самое, что планируется строже всего. Это уже позднее я понял, что каждый миг жизни — это тоже совпадение.
У нас ведь действительно нет никаких ценностей, никаких ориентиров в жизни. Все наши принципы отлично подстраивались под сиюминутные цели. Ничего по-настоящему важного у нас жизни не было, да и сейчас нет.
Сны не ведают отрицания. Ну, если вы, например, весь день думали о том, как вам не хочется ехать в Мексику, ночью во сне вас обязательно забросит в ее столицу. Вашему телу будет напливать на «не» и «нет», оно среагирует только на основной предмет размышлений. Мне кажется, мы целыми днями только о том и думаем, как уберечь от несчастий и как избежать потерь.