— А без этого, какие у мальчика шансы?
— Минимальные. Яд прошёл гематоэнцефалический барьер.
— «Минимальные» — это, видимо, британский вариант фразы «хрен-два у него есть какой-то шанс».
— Я австралиец.
— У вас королева на банкнотах. Вы — британцы.
— Нельзя быть такой доброй и нормально жить в нашем мире.
— Почему?
— Потому что кончится слезами над центрифугой.
— Или ненавистью к людям.
— Иногда ты просто сволочь.
— Да. А ты хороший парень.
— Я хоть пытаюсь.
— Ну, раз пытаешься, можно делать что хочешь.
— А раз ты не пытаешься, можно что хочешь говорить.
— Нам вместе подвластно все! Можем править миром!
— *Многозначительный вздох*
— Господь дал нам чудо жизни. Чудо рождения. Чудо любви. Он всегда со мной.
— Чудо рождения ребёнка наркомана? Чудо в том, что мать покидает его ради дозы? Чудо любви. Вас скорее убьёт тот, кого вы любите, чем какой-то незнакомец.
— Кончай радоваться!
— Я не радуюсь.
— Тогда чего ухмыляешься?
— Я не ухмыляюсь. Лицо такое.
Я серьёзен как сердечный приступ.
Не рискуешь — не продуешь.
— … нужно понять, что же пошло не так, чтобы учиться на своих ошибках.
— Чтобы кидаться с обвинениями, а не признавать, что плохое иногда случается.
Ничего такого — основная причина смерти медицински безграмотных подростков.
На вид он был счастлив, и вы подумали, что боль прошла. Но она ушла вглубь.
Все родители уродуют детей!
У меня есть теория насчет хороших мальчиков. Хорошими их делает не моральный долг, хорошими мальчиков делает боязнь Бога.
Нельзя ненавидеть тех, кого не знаешь.
Наверное, хочешь меня психом назвать или гадом самонадеянным. Думаю, я и то, и другое. Есть причина, почему я такой. Мне постоянно больно. В хорошие дни боль просто невыносимая, а в плохие такая, что жить не хочется.
— Почему ты стал врачом?
— Когда мне было четырнадцать, отец служил в Японии. Я лазил по скалам с парнем из класса, он сорвался, ранился, я повез его в больницу. Мы вошли не с того входа и там, в холле, был парень. Уборщик. У моего друга началось воспаление, врачи не знали, что делать и тогда привели уборщика. Он был врачом. И еще бураку. Это японское касто неприкасаемо. Его предки были палачами и могильщиками. И он сам, конечно, знал, что персонал больницы его не примет, он и не пытался. Он был плохо одет и не прикидывался им ровней. А управляющие больницей и не подозревали, что он для них находка, пока не дошло до дела, потому что он оказался прав, и тогда все остальное стало неважно, им пришлось его слушаться.
— Бог сказал, что вы ищете предлоги, чтобы быть одному.
— Именно такие заявления поражают больше всего. Но это можно сказать о любом человеке, не жаждущем одобрения от каждого встречного. И ты понял, что я именно из таких и совсем идиот. В следующий раз скажи Богу, чтобы добавил конкретики.
— Ты был прав.
— Он поправится.
— Нет, насчет меня. Я тебя не забыла. Ты был единственным. И ты всегда им будешь. Но я не могу быть с тобой.
— Я тот самый, но ты хочешь другого, который по определению никогда не станет мной.
— Прекрасно, что ты всегда считаешь что прав и ужасно, что ты действительно почти всегда прав. Ты талантливый, веселый, необычный, сексуальный, но с тобой мне было одиноко, а с Марком всегда тепло.
— Ясно.
Мы все ошибаемся и платим за это.
За приступами интересно наблюдать, а не диагностировать их.
Всем нужна вера, и только тебе Бог сам кричит на ухо, что он существует.
