Он понимал, что люди вечно остаются чужими друг другу, что никто не способен по-настоящему понять другого, что, заточенные в темной утробе матери, мы появляемся на свет, не зная её лица, что нас вкладывают в её объятия чужими, и что, попав в безвыходную тюрьму существования, мы никогда уже из неё не вырвемся, чьи бы руки нас ни обнимали, чей бы рот нас ни целовал, чье бы сердце нас ни согревало. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.
Цитаты Томас Вулф
Национальный спрос на белые сверкающие унитазы, зубную пасту, кафельные закусочные, аккуратную стрижку, белозубые протезы, роговые очки, ванны; безумный страх заразиться, который гнал избирателей к аптекарю после грубого торопливого блуда, — всё это казалось ему мерзким. Их внешняя чистота превратилась в признак внутренней испорченности — что-то, что блестит, а внутри сухая гниль и смрад.
Зачем мы умираем столькими смертями?
Причина непрерывно переходила в причину.
Он отправился в незнакомые города, встречать незнакомых людей и уходить, прежде чем они успеют узнать его, бродить, подобно собственной легенде, по всей земле — ему казалось, что ничего не может быть лучше этого.
Как благородно способны мы умереть за истину — в разговорах.
О, весна, жесточайшее и прекраснейшее время года, весна вернется. И чужие погребенные люди вернутся, цветами и листьями чужие погребенные люди вернутся, а смерть и прах никогда не вернутся, ибо смерть и прах умрут.
Каждый раз, умирая, ты рождаешься вновь. Ты умрёшь сотни раз, прежде чем станешь взрослым.
Мы – сумма всех мгновений нашей жизни; всё, что есть мы, заключено в них, и ни избежать, ни скрыть этого мы не можем.
Чудо возникает из союза обыденного и необычного.
Никто не сказал — я знаю тебя. Никто не сказал — я здесь.
Наша способность быть злодеями так же мала, как и все остальные наши способности.
И его язык язвил так больно потому, что его сердце так много верило.
Серия нашей гибели даст цветы в пустыне, алексин нашего исцеления растет у горной вершины, и над нашими жизнями тяготеет грязнуха из Джорджии, потому что лондонский карманник избежал виселицы.
Прежде я всего боялся, но теперь я устал, и мне нет дела ни до чего. Вот как я буду переносить все, что угодно — я буду уставать.
Я никогда не забуду! Я не проживу так долго!
Он верил, что корабли приходят в гавань.
В волшебстве не бывает беспорядка.
Мы не хотим называть вещи своими именами, хотя и готовы называть друг друга оскорбительными кличками.
В нём пылала самая жгучая из всех похотей — похоть памяти, неутолимый голод, пытающийся воскресить то, что умерло.