Цитаты Том Стоппард

За пригоршню монет могу устроить частное и, так сказать, непочатое представление. Похищение сабинянок — точней, сабиняночки — точнее, Альфреда. (через плечо) Надень свое платье, Альфред!

Это две стороны одной монеты. Или одна сторона — двух, поскольку нас тут так много.

Всегда носите своё детство с собой, и вы никогда не состаритесь.

Герцен в моей пьесе [«Берег утопии»] говорит так (вернее, это я заставил его сказать эти слова; ведь что-то из того, что он говорит в пьесе, я заимствовал из его произведений, но вот эту фразу он взял у меня): «Свобода — это то, что люди дают друг другу, а не то, что забирают друг у друга». Суть свободы в том, что вы её дарите — своему соседу, своим коллегам. Свобода — это обуздание себя. Нельзя сказать, что свобода — это моё право играть на трубе посреди ночи. Если ты ставишь себя на место другого, то уже являешься свободным человеком в том понимании, которое мне близко. Позволять себе давать свободу тем, с кем ты рядом, — это и есть свобода. А свободен от чего? У государства есть столько ограничений… Это как список из прачечной.

Проблема людей в том, что почти никто больше не ведет себя естественно, все ведут себя так, как от них того ждут, как если бы они прочитали о себе или увидели себя в кино. Вся жизнь сейчас такая. Нельзя даже думать естественно, потому что для тебя уже выбрано мнение, которое ты должен выражать. Оригинальность растрачена. И все-таки тяжело отказаться от веры в неповторимость человека.

Смерть, конечно большое несчастье, но все же не самое большое, если выбирать между ней и бессмертием.

Один китаец, из династии Тан, по мнению некоторых, большой философ. Ему однажды приснилось, что он — бабочка, и с этой минуты он уже никогда не был полностью уверен, что он не бабочка, которой снится, что она китайский философ.

Вы не понимаете этого унижения – быть лишённым единственной вещи, которая делает эту жизнь выносимой, – сознания, что кто-то смотрит…

От сносок, по-моему, больше вреда, чем пользы. Кто-то постоянно перебивает, чтобы рассказать тебе о том, что ты уже знаешь или что тебе сейчас знать не нужно.

Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?
Септимус. Ах вот… Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное
объятие — это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в
женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского
наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает,
что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма возведенных в энную
степень x и y никогда не равняется возведенному в энную степень z, если n
больше двух. Пауза. Томасина. Брррр!!!
Септимус. Брр не брр, но такова теорема.
Томасина. Отвратительно и совершенно непонятно. Когда я вырасту и начну
заниматься этим сама, буду вспоминать тебя каждый раз.

– Мой досточтимый лорд!
– Да, мой друг!
– Как поживаете?
– Помешался.
– Действительно? Каким образом?
– Я изменился.
– Внутри или снаружи?
– И – и.
– Понятно. (Пауза.) Не так уж ново.

Когда при слове «Россия» все будут думать о великих писателях и практически ни о чём больше, вот тогда дело будет сделано. И если на улице Лондона или Парижа вас спросят, откуда вы родом, вы сможете ответить: «Из России. Я из России, жалкий ты подкидыш, и что ты мне на это скажешь?!»

– То есть я имею в виду – что именно вы делаете?
– Обычные вещи, сэр, только наизнанку. Представляем на сцене то, что происходит вне её. В чём есть некий род единства – если смотреть на всякий выход как на вход куда-то.

– Может, поиграем в вопросы?
– А что это даст?
– Практику!
– Не вопрос! Один – ноль.
– Свинство.
– Почему?
– Я же ещё не начал.
– Не вопрос. Два – ноль.
– А это считается?
– Что?
– Это считается?
– Очко. За повторение. Три – ноль. Кон.

Мы сжигаем мосты, по которым сюда мчимся, не имея других доказательств своего движения, кроме воспоминаний о запахе дыма и предположения, что он вызывал слёзы. (Мы проходим по нашим мостам и сжигаем их за собой. На нашем пути вперед остаётся лишь память о запахе дыма и том, что когда-то наши глаза были полны слёз.)

Я уже не так молод. А вы, естественно, молоды именно так.

Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И всё же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило. Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его.

Если остановить каждый атом, определить его положение и направление его движения и постигнуть все события, которые не произошли благодаря этой остановке, то можно — очень-очень хорошо зная алгебру — вывести формулу будущего. Конечно, сделать это по-настоящему ни у кого ума не хватит, но формула такая наверняка существует.

Жизнь – игра азартная, с ничтожными шансами. Будь она пари, никто б не принял.

Художником можно стать двумя способами. Первый: делать то, что все считают искусством. Второй: заставить всех считать искусством то, что делаешь ты.