Цитаты Роберт Гэлбрейт

… если за этим делом застукали старого волосатого уголовника, это в наше время серьезное преступление, а если образованного государственного мужа – то безобидная шалость.

… в памяти один за другим всплывали те очевидные знаки, на которые она — сотрудница детективного агентства! — сознательно закрывала глаза.
— Какая же я дура, – тихо сказала Робин, обращаясь к пустой, залитой солнцем комнате. – Дура набитая.

Вот тебе и высшее общество, – выговорил Страйк. – Душить ребенка – это пожалуйста, а лошадку обижать – ни-ни.

Какая же это великолепная штука: получить надежду, когда, казалось, все уже потеряно.

В среду зарядил дождь. Лондонское ненастье, промозглое и серое, обнажало бесстрастный лик старинного города: бледные фигуры под черными зонтами, неистребимый запах сырой одежды, мерный стук ночных струй в оконное стекло.

Ты как все, Страйк: хочешь гражданских свобод, чтоб от жены в ночной клуб бегать, но при этом, чтоб за твоим домом было круглосуточное наблюдение, а то, неровен час, кто-нибудь через окно сортира заберется.

Наш несоразмерный интерес, граничащий со скорбью, вполне объясним. До того, как Лэндри выбросилась с балкона, тысячи женщин отдали бы все, что угодно, лишь бы поменяться с ней местами. Даже после того, как ее тело увезли в морг, рыдающие девочки несли цветы к подъезду дома, где у Лэндри был пентхаус стоимостью четыре с половиной миллиона фунтов стерлингов. Разве хоть одну начинающую модель остановили в ее погоне за таблоидной славой взлет и жестокое падение Лулы Лэндри?

Каждая новая ложь вплеталась в ее существо, в ткань ее жизни, а потому находиться с нею рядом, любить, добиваться правды и сохранять при этом рассудок становилось все труднее. Как же произошло, что он, который с ранней юности испытывал потребность расследовать, узнавать наверняка, извлекать истину из каждой головоломки, без памяти и без срока влюбился в женщину, которая врала так же легко, как дышала?

В контору он вернулся около восьми. Лондон в этот час был особенно дорог его сердцу: рабочий день окончен, окна пабов, как драгоценные камни, лучатся теплым светом, на улицах кипит жизнь, а солидное постоянство старых зданий, смягченное огнями фонарей, внушает поразительную уверенность. Ковыляя по Оксфорд-стрит с упакованной раскладушкой, он так и слышал их мягкий шепот: ты не один такой. Семь с половиной миллионов сердец бились в этом старинном холмистом городе, и многим было куда больней. Магазины закрывались, небо окрашивалось цветом индиго, а Страйк утешался бескрайностью города и собственной обезличенностью.

— Мне требуется только одно, Страйк, — хрипло выговорил Бристоу, багровый от волнения. – Справедливость.
Он как будто ударил по магическому камертону: это слово зазвенело в убогом кабинете и отозвалось неслышной, но протяжной нотой в груди Страйка. Бристоу словно нащупал сигнальную лампочку, которую Страйк сумел уберечь, когда все остальное разбилось. Он отчаянно нуждался в деньгах, но Бристоу дал ему другую, более вескую причину отбросить угрызения совести.

У него вызывали омерзение СМИ, которые превозносили наркомана Даффилда. Героин не имел ничего общего с гламуром. Мать Страйка умерла на грязном матраце, брошенном в угол, и целых шесть часов никому не приходило в голову, что она мертва.

Богатые держат нормальных людей за халявщиков.

На сцене в художественном беспорядке были расставлены старинные, потертые стулья (один лежал на боку), на которых сидели три фотомодели. Это были существа особой породы, чьи лица и фигуры отличались редкостными пропорциями, занимающими положение ровно посередине между странными и поразительными.

Мертвые могут говорить лишь устами живых. А также оставленными по себе знаками.

Ничто – вот куда ушла Лула Лэндри. И все там будут, включая его и Рошель. Бывает, что болезнь шаг за шагом заводит тебя в ничто… Именно это и происходила с сейчас с матерью Бристоу. Бывает, ничто летит тебе на встречу и бетонной плитой раскалывает череп.

А вообще-то, человеку свойственно усматривать симметрию и равенство там, где их нет. Вроде как одно и то же, а на поверку – совершенно разное…

Дети впитывают убеждения взрослых на каком-то глубинном, первобытном уровне.

Как ни странно, бесчисленные фотографии, демонстрирующие таинственную внешность топ-модели, до сих пор не помогали, а только мешали Страйку поверить, что Лэндри когда-то существовала в реальности. У нее были довольно стандартные черты, обобщенные, абстрактные, но при этом лицо поражало уникальной красотой. Однако сейчас, в конторе, эти сухие черные значки на бумаге, полуграмотные тексты с непонятными посторонними шутками и прозвищами вызывали перед ним призрак погибшей девушки. За ее сообщениями Страйку открылось нечто такое, чего не доказывали сотни ее фотографий: он скорее нутром, чем умом осознал, что тогда, на заснеженной лондонской улице, разбилась насмерть реальная девушка из плоти и крови, которая жила, смеялась, плакала. Перелистывая страницы дела, он рассчитывал найти хотя бы ускользающую тень убийцы, но вместо этого видел только призрак самой Лулы, глядевшей на него – как порой бывает с жертвами насильственных преступлений – сквозь обломки прерванной жизни.

С годами человек становится мягче, сам того не замечая, – так распорядилась природа, ибо злость разъедает нас изнутри.

Мы любим не конкретного человека, мы любим свое представление об этом человеке. Очень мало кто это понимает и способен принять. Людьми движет слепая вера в свои созидательные способности. По большому счету любовь – это всегда любовь к себе.