«Заплатим» – это так называемое множественное присоединительное… нет, множественное солидарности: его любят употреблять врачи. «Ну-с, что у нас болит?» Хотя понятно, что у них-то самих ничего не болит, у меня у одного болит, но врач, стало быть, готов присоединиться и разделить.
Цитаты Евгений Клюев
Понимая, что стилистически сниженная лексика оплачивается хорошей кормежкой, а кодифицированный литературный язык — нет, Марк Теренций Варрон развивал в себе стилистическое чутье.
— А Вы всегда один жили?
— Ну, у меня есть Анатолий. Раньше был Козлов и другие. А еще раньше я жил с одной прекрасной дамой. Я очень любил её. Мы прожили… дай Бог памяти, всего лет десять. Двести с лишним лет назад.
— Понятно, — надо было слышать эту интонацию Петра!
— Неподражаемая интонация, — оценил Станислав Леопольдович. — Кстати, я все чаще думаю о том, что любить — это значит преувеличивать.
Я ведь знаю… да и Вы знаете: перед любовью обязательно должны быть какие-нибудь дмитриевы-дмитрии-дмитриевичи.
— Не понимаю я…
— А не все нужно понимать. Есть и непонятные вещи. Много непонятных вещей.
— Для Вас — тоже?
— Конечно. Для всех.
— Да как он хоть выглядит, этот Муравей – разбойник?
Ой ли-Лукой ли принял церемонную позу и начал:
— Народное воображение рисует его могучим и громадным – о трёхстах двенадцати головах и восьми шеях, с тремя когтистыми лапами, покрытыми чешуёй речных рыб. Его грудь спрятана под панцирем пятисот восьмидесяти семи черепах, левое брюхо обтянуто кожей бронтозавтра, а правое…
— Довольно-довольно, – остановил лавину ужасов Петропавел. – С народным воображением всё понятно. А на самом-то деле он какой?
— Да ты что, муравьев никогда не видел? – удивился Ой ли-Лукой ли и, как показалось Петропавлу, поскучнел. – Ну, чёрненький, должно быть, невзрачный такой, мелкий… Букашка, одним словом. Но суть не в том, каков он на самом деле, – суть в том, каким мы его себе представляем.
— Какой же смысл приписывать кому бы то ни было признаки, которыми он не обладает?
— Все-таки ты зануда. И ханжа. Можно подумать, сам ты никогда не приписывал никому признаков, которыми тот не обладает! В этом же вся прелесть – видеть нечто не таким, каково оно на самом деле!
— Ну что ж… – начал он и сам же себе ответил: – Да ничего! Случилось то, чего не случалось, а если и случалось, то другое. Среди нас нашёлся тот, кого не было среди нас, но оказалось, что был. Это, как говорится, и радостно и грустно. Грустно потому, что его не было, а радостно потому, что оказалось, что был. Теперь у нас есть все основания сказать, что нет никаких оснований говорить, будто герои перевелись в наше время. Они, конечно, перевелись – и никто с этим не спорит, однако сегодня мы видим перед собой настоящего героя. Разумеется, в нём нет ничего от героя, но он герой, несмотря на это. То, что он герой, незаметно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Это вообще незаметно. Встретив его на улице, вы никогда не скажете, что он герой. Вы даже скажете, что никакой он не герой, что – напротив – он тупой и дрянной человечишко. Но он герой – и это сразу же бросается в глаза. Потому что главное в герое – скромность. Эта-то его скромность и бросается в глаза: она просто ослепляет вас, едва только вы завидите его. Он вызывающе скромен. Он скромен так, что производит впечатление наглого. Но это только крайнее проявление скромности. Стало быть, несмотря на то, что в нем нет ничего, в нём есть всё, чтобы поцеловать Спящую Уродину и пробудить Её от сна. Я мог бы ещё многое добавить к сказанному, но добавить к сказанному нечего.
— Ну не идиот ли, прости Господи, все эти почетные звания придумывает! Не может человек быть «заслуженным», никак не может — он только заслужившим может быть… причем не заслужившим вообще, а что-нибудь. Скажем, заслуживший пинок под зад… артист республики — извините, конечно, за выражение. «Заслуженный»! Как будто я подарок какой-нибудь — заслуженный кем-то…
Просто люблю все дурацкое: оно самое надежное, между прочим.
… всё, что «имеет место быть» существует лишь постольку, поскольку не существует другого. Существующее существует ценою несуществующего. А то, в свою очередь, всегда находится где-нибудь поблизости, рядышком. И граница между ними совсем узенькая.
Но больных не хоронят! Хоронят мертвых…
Мир прост и глуп.
— Где она лежит, эта ваша Спящая Уродина? Где-нибудь поблизости?
— О, путь к ней долог и труден! Этот путь хорошо знает только Слономоська. Но и к Слономоське путь долог и труден.
… всё «с отношением», а зачем оно — отношение? Не надо мир обольщать — и воевать с ним не надо, надо вот так: ассорти…
А любой настоящий писатель ради славы ничего не пожалеет – тем более читателя!
На последние деньги накупили пустых круассанов и накормили ими всех, в ком сохранилась хоть капля здравого смысла. Таких набралось немного – некоторым из них досталось даже по два пустых круассана, съев которые они сразу сказали: «Лучше бы один, но с чёрной смородиной».
Бывает, не бывает!.. Тоже мне, следопыт! Вы вообще не имеете права на подобные обобщения. Вы, наверное, не всё на свете видели? А если даже видели, то не всё, наверное, поняли? И наконец, если же всё поняли, то не всё, наверное, помните?
Однако из того, что Земля имеет форму шара, следует, по меньшей мере, два равноправных вывода: у Земли нет края, у Земли всё — край.
Понимать, хотя бы отчасти, — дело всех и каждого; истолковывать — дело избранных. Но я тебя не избирал меня истолковывать. Я для этого дела себя избрал. Есть такой принцип: познай себя. А такого принципа, как познай меня, — нету.
А вот иллюзию и действительность — их понимать-различать не надо. Действительность иллюзорна — и везде сплошные иллюзии, мальчик! Верь всему, пока тебе мало лет, а что к чему — разберешься потом.